Арвеарт. Верона и Лээст. Том I - Лааль Джандосова

– А Брайтон? – спросила Верона. – Он у нас чем занимается?

– Ничем, – усмехнулся Томас. – Покер и всё такое. Ну и портит всем жизнь вдобавок. Сплошная дегенерация.

Дверь «седьмой» распахнулась и появился Джимми, разразившийся громким высказыванием:

– Девидсон, я всё слышал! Хорош на меня наговаривать!

– Подтверждаю, – сказала Верона. – Типичная дегенерация без надежды на исцеление.

– Ну всё! – возмутился Брайтон. – Я вам сейчас устрою! И тебе, Блэкуотер, в особенности! За переход на личности и гнусное оскорбление!

Девидсон стиснул челюсти.

– Брайтон, – сказала Верона, – ты бы мог поучиться у Томаса, как надо вести себя в обществе.

Джимми презрительно хмыкнул:

– Ты, я смотрю, в восторге от этого рыжего мамсика?! Ну да, чемпион! Конечно! Только он не мужик, понятно?! Живёт на чужих гормонах! Ему кое-что отбили, и он – в импотентах, ясно?! Об этом все уже знают, но сам он, боюсь, не признается! А я, между прочим, за правду, чтобы ты потом не расстраивалась!

Повисла страшная пауза. Томас рванулся с места, не выдержав унижения, прорвался за дверь – в гостиную, оставляя створки открытыми, пробежал под высокой аркой и бросился вниз по лестнице.

– Хе! – ухмыльнулся Джимми. – Теперь он не скоро появится!

– Ну и мразь ты! – сказал Арриго.

– Сам мразь! – отозвался Джимми. – Но с такими, как ты, я не связываюсь!

– Мудак, – процедила Верона и пнула его – с размаху, не особо себя контролируя, в зону паховой области.

Джимми согнулся с воем, затем повалился – корчась, и завыл как труба – иерихонская. Маккафрей испуганно выглянул, в ужасе посмотрел на него и юркнул обратно в комнату.

– Он же тебя заложит, – бледнея, сказал Арриго, так как первым заметил проректора, что самым стремительным образом пересекал гостиную. – Верона, тебя отчислят…

Глаза её потемнели:

– Скорее отчислят Брайтона.

Эртебран, сопоставив увиденное со встреченным Томасом Девидсоном, что пронёсся мимо, по лестнице, в невменяемом состоянии, вдобавок к тому, что Брайтон продолжал завывать как помешанный, потребовал:

– Рэа Блэкуотер, пройдите к себе, пожалуйста! То же самое – Гредар и Неар! Аримани, а вы останьтесь. Проясните мне ситуацию.

Верона дошла до «первой», взяла свой рюкзак – нахмуренная, вернулась обратно к «третьей» и быстро ввела комбинацию, задуманную заранее – два числа – «девятнадцать» и «семьдесят» – год рождения Генри Блэкуотера. Комната – очень уютная, с рядами стеллажных полок; с кроватью с двумя подушками; с большим деревянным шкафом; с просторным столом – двухуровневым, с сенсорной клавиатурой и панелями управления, – освещалась настольной лампой с достаточно сильным свечением. Верона с минуту осматривалась, с удивлением признаваясь себе, что не ожидала подобного – ни такой современной мебели, ни такого окна – высокого, с красивыми лёгкими шторами и заниженным подоконником, ни таких потолочных балок – массивных, сложной конструкции, потом подошла к кровати, опустила рюкзак у ножки из солидного чёрного дерева, сняла с себя лёгкую курточку и легла, размышляя о будущем в свете всего случившегося.

Отправив Верону в комнату, Лээст склонился над Брайтоном и самым действенным методом – прямой контактной суггестией – стал снимать ему чувство боли, а Арриго, предельно взволнованный, в двух словах сообщил проректору, что Джимми сболтнул Вероне, что у Томаса есть проблемы, а Верона его проучила и, естественно, правильно сделала. Лээст, прекрасно знавший о томасовском диагнозе, поскольку, по долгу службы, читал медицинские карты на каждого из поступающих, никак не откомментировал подобную точку зрения, а Джимми – парень без комплексов, дождался конца суггестии и заявил с возмущением:

– Экдор Эртебран, понимаете, я просто хотел как лучше! Чтобы она с ним не связывалась! Разве такое нормально?! Мы не успели приехать, а он там уже старается – начал её заманивать! Успел с ней договориться, что она придёт к нему в комнату! А он же – вы понимаете?! – человек с такими проблемами! А если он извращенец?! У него восемьсот по Эйверу! И он бы её использовал!..

Проректор, немного прищурившись, прервал этот всплеск красноречия:

– Достаточно, Брайтон! Достаточно! Избавьте меня, пожалуйста, от ваших интерпретаций! Если вас ударила девушка, поимейте совесть оправдываться! Девушки в этих случаях обычно не ошибаются! Идите к себе обратно и поразмышляйте немного на темы морали и нравственности!

Джимми пришлось заткнуться и возвратиться в комнату. Как только он удалился, Лээст провёл Арриго в пустующую гостиную, где сказал: «Давай-ка присаживайся и всё по-порядку, пожалуйста. Самым развёрнутым образом». Арриго сел на диванчик, вспоминая все обстоятельства, начиная с инструкций Джонсона, и, немного сбиваясь, начал:

– Верона спросила у Томаса, не знает ли он случайно имён Высочайших Советников, а Томас сказал, что знает и пообещал записать ей… а профессор Джонсон тем временем занимался распределением… И потом он нас всех оставил, а мы постояли немного и пошли занимать свои комнаты, и пока разбирались с кодами, начали там разговаривать, и Джимми сказал ей прямо – прямо в присутствии Томаса: – «Ты, я смотрю, в восторге от этой сопли и мамсика?! А он – на чужих гормонах! Мол, импотент полнейший!» Представляете, сволочь какая?! – Арриго, разгорячившись, энергично потряс кулаками. – Так вот – перед девчонкой! И потом он сказал после этого, что Томасу всё отбили, и что все уже знают об этом, и что только она не в курсе, а он как доброжелатель ставит её в известность! Ну Томас рванул оттуда, а дальше вы уже знаете.

– Понятно, – сказал проректор. – Ты загляни к ней, пожалуйста, и скажи, что пора ложиться. Скажи, что проблему с Советниками ночью решать не следует.

– Конечно! – кивнул Арриго.

– А я разыщу сейчас Томаса. Он, видимо, на террасе. Больше идти ему некуда.

Проследив за фигурой проректора, что энергичным шагом направился в сторону лестницы, Аримани покинул гостиную, занёс свою сумку в комнату, огляделся, сказал: «Недурно!» – и поспешил к Вероне – обсудить ситуацию с Девидсоном.

– Полагаю, это – серьёзно? – поделилась она впечатлением. – Исходя из его реакции, картина пока безнадёжная?

– Серьёзно, – вздохнул Арриго. – Делали две операции, правда, не здесь, а в Лондоне, но обе прошли безуспешно. И, кстати, мало кто знает. Знаем мы как друзья и Неар. Он тоже с Томасом дружит. И те из преподавателей, кто знаком с медицинскими картами.

– Ладно, – сказала Верона. – Возможно, не всё так плохо.

Передав ей слова проректора и простившись с ней рукопожатием, Арриго сходил в душевую, освежился, вернулся в комнату, расчесал свои буйные кудри, взял коробку конфет – бельгийских, и отправился в комнату к Гредару. Гредар, узнав от приятеля, что Брайтона обезболили, Верону не наказали и что Томас, возможно, на пристани и экдор Эртебран уже ищет его, вздохнул с большим облегчением и помянул Создателей, воздав им хвалу за участие.

– И кстати, – сказал Арриго, – я неделю провёл в Брюсселе. Это – столица Бельгии. Вот шоколад оттуда. Попробуй. Тебе понравится.

– Хорошо, – согласился Гредар и отставил коробку с конфетами на одну из стеллажных полок, с мыслью вручить её позже одной из своих сокурсниц – Ирта́не Артва́рден, в частности.

* * *

Разобрав свои вещи наспех, Верона взяла полотенце – пушистое, темно-зелёное, и отправилась в душевую – в жёлтых сланцах с красными розочками. «Женские душевые» оказались большим помещением из совмещённых секций: отделения с умывальниками, отделения с туалетами и просторной и светлой комнаты с пятью душевыми кабинками. Разобравшись с устройством кранов, Верона намылилилась гелем и поймала себя на мысли, что думает не о Джоне и даже не о проректоре, а о том, чьё изображение – прекрасное и сияющее – осело в её сознании, словно якорь из чистого золота. Что до экдора Смита, то образ его распался. Одна его часть – отдельная – вписалась в картину прошлого; другая – в картину будущего; а третья вошла в настоящее – яркими, тёплыми всполохами. Ощущая вину – усилившуюся, она попыталась уверить себя, что возникшее ней желание – оказаться в центральном холле и увидеть портрет ещё раз – портрет Эркадора Великого – эртаона первого уровня – более чем невинное и абсолютно не связанное с чувственными мотивами. «И то, что он посмотрел на меня… он не смотрел в действительности… просто мне показалось… из-за яркого освещения… И зачем я об этом думаю? Мне надо думать об имени…» В мыслях такого рода она быстро помыла голову, затем обсушилась у зеркала и, одевшись, вернулась в комнату.

В комнате её ждали. Джон – в кофейном по цвету фреззде, в светлых штанах из замши и в сапогах – перламутровых, сидел на столе, посмеиваясь, и держал её Volume Двенадцатый, раскрытый на том разделе, что назывался «Прошлое» и содержал рисунки – схематичные – карандашные – эпизодов из детской жизни, где именно сам он присутствовал в центре любой композиции. Папка была отложена.